Слово и дело - Страница 271

271

Поздно вечером в кабинет начальника Тайной розыскных дел канцелярии втерся бочком славный юноша — собою приглядный, ухоженный.

— Теплов я, сын истопника владыки синодского… Не пригожусь ли по делам вашим тайным? Может, чей разговор подслушать надобно? Или к персоне подозрительной в дружбу войти? Я бы это смог… А сколь жалованье у вас? Много ль положите?

Выяснилось, что Гриша Теплов — художник. Но парсуны писать не брался!

Виньеточки рисовал нарядные. Родословные древеса развешивал по стенам домов боярских. С того и жил. Понятно, нуждался. Деньги всегда нужны молодому человеку.

По льду на лошадках Соймонов в начале 1737 года отбыл в Кронштадтскую крепость жалованье флотскому офицерству произвесть. Опушенный красивым инеем, под берегом Котлина застыл корабль с несуразным именем «Петр I и II», а командовал кораблем этим Петр Дефремери… На казнь смертную осужден, он от смерти с помощью Соймонова был избавлен.

— Мне и теперь, — рассказывал он адмиралу, — ходу в карьер совсем нет. Политика наша Франции бережется, а посему меня, как француза, даже в море не отпускают.

Федор Иванович ему деньги отсчитал, поздравил — событие в жизни человека, когда один раз в году жалованье выдали. Дефремери по этому случаю графин с вином на столе водрузил.

— Мой тост двойной будет — за Францию, которая дала мне жизнь, и за Россию, которой я шестнадцатый год служу. Выпили. Копчушки астраханские — на закуску.

— Оно и ладно, — сказал Соймонов, жуя. — Каждый раз, как в тарань зубами вцепишься, сразу Каспий поминаетсяПомнишь, Петрушка, как хорошо было нам на Дербент плавать? Молоды былиДефремери поник головой:

— Сломалась моя жизнь после сдачи корвета «Митау». Друзья все пропали… во льдах! Где Овцын Митька? Где Харитоша Лаптев?

— Не печалься, — утешал его адмирал. — Я тебе так посоветую: езжай-ка ты под Азов, в Донскую флотилию, которой Бредаль командует. Бредаль — вояка славный, сам из норвежцев, я ему напишу о тебе. Он примет. И будешь ты, воюя, при нужных делах состоять.

— А разве война походом-на Бахчисарай не кончилась?

— Миних растревожил гнездо осиное, теперь татарва жалит нас. А на войне ты себя побереги. Не ядром пугаю. Заразы бойся — чумыВ чине капитана III ранга Дефремери отъехал на Азовское море. В пути он не был одинок: часто встречались санки с офицерами армейскими и флотскими — все поспешали на юг, в разлив близкой весны, и было ясно: до победы еще далеко…

Ехали! Ехали! Ехали!

Кто на войну едет? Конечно, больше молодежь.

Глава 13

Ну и вызвездило сегодня… Вот это ночь так ночь! Струится мороз под копытами, режут снег полозья санные.

Приятный брег! Любезная страна! Где свой Нева поток стремит к пучине. О! прежде дебрь, се коль населена! Мы град в тебе престольный видим ныне…

Ровно в полночь сменяются караулы империи Российской. Вершатся салюты у полковых знамен, возле судебных зерцал и казенных печатей, над ящиками с деньгами. Зорко берегутся от гнева простонародного дворцы царские, дома вельможные, здания посольские.

Всюду кордегардии. Гауптвахты. Мосты. Шлагбаумы… В коридоре пред спальней царицы офицер выкрикнул:

— Стой! Замри!

А впереди еще целая ночь. До утра стоять здесь. Мимо часовых, после проигрыша в карты счастливчику Рейнгольду Левенвольде, волоча на себе чудовищные пудовые робы, императрица протиснулась в двери опочивальни. Караулу пожелала басом:

— Спокойной вам ночи, охранители мои!

Быстрым шагом, ни на кого не глядя, в мысли тайные погружен, сиятельный граф Бирен пронырнул в спальню к царице. Дверь закрылась за ним, любимый арап Анны Иоанновны надел белую чалму с аграфом алмазным, встал у порога… Во дворце — тишина.

А утром Анна Иоанновна наказала:

— Людей из кавалергардии послать на дом князю Дмитрию Голицыну — станет ли князь волноваться? И что он, князь Голицын, сказывать при аресте станет, о том никому не объявлять, а мне дословно рапортовать… Ясно?

Старик был болен — его из постели вытащили. Допрос вели во дворце Зимнем, близ самой спальни императрицы, и она, пред судьями не показываясь, из-за ширм потаенно слушала, о чем говорят… Вышний суд все подряд в одну кучу свалил: кляузы Антиоха Кантемира, отлынивание Голицына от службы под видом болезни-хирагры, донос чиновника Перова и… гордыню!

— Не залепляйте глаза мне, — отвечал Дмитрий Михайлович. — Не проще ль будет прямо сказать: судим тебя князь, за то, что в смутный год тридцатый желал ты республики аристократической!

В конце допроса ему подсунули листы для подписи, но хирагра старая мешала князю, он брата Мишу позвал, тот за него расписывался, а князь Дмитрий Михайлович при этом Ушакову сказал:

— Ежели б для пользы отечества Российска сам сатана из пекла ко мне явился, я б советы его мудрые тоже принял… Ушаков сунул руку под парик, скреб себе лысину:

— А повторить, князь, слова сии смог бы?

— Отчего же и нет? — И князь повторил (а Ушаков записал).

Записав же, он сразу императрицу в спальне ее навестил:

— Ваше величество! Голицын уже сатану в помощь призывал!

— Это в дому-то моем? Видать, ему вышний суд империи не страшен. Тогда учнем судить его Генеральным собранием…

Генеральное собрание — из самых знатных вельмож. За председателя в нем князь Атексей Михайлович Черкасский. Приговор над стариком начинался восхвалением гениальной мудрости царицы Анны Иоанновны, причем всесудьи вставали из кресел и, обратясь к иконам, благодарили царицу за «матерное» охранение законного правосудия в государстве… Сатану тоже не забыли — о нечистой силе в последнем § 13 было помянуто (в таких словах: «…еще и злее того яд тот изблевал»).

271