Слово и дело - Страница 278

278

— Юрка, проснись: татары скачут… И помни завет рода нашего: «Держись в седле крепче!» Дай саблю, сын…

Отряд в 200 клинков, звеня амуницией, пошел на татар. Впереди, с худым лицом подвижника, прикрыв седины париком пышным, скакал на лошади генерал.

В безысходную неясность опрокинулась отчая Шотландия с ее легендами. В степи украинской не было горы Беннакэ, и теперь уже не Годэ, а звонкоструйная Калиберда протекала под заснеженным ивняком…

— Да вот же они! — вскинулась сабля Лесли. И увидели воины русские, как по горизонту, пленяя его от края до края, неслышной теменью («аки песок») проносится вражья конница. Казаки шпорили своих лошадей усталых:

— Геть, геть!

Снег был глубок, сыпуч. Через целину шли кони тяжко (все в паре). Взрывали грудью они сугробы снежные. Мело.. мело… мело поземкой искристой. И разгорались в небе звезды вечерние.

— Отец, татары уходят, — сказал сын отцу-генералу.

— Вижу сам. Гнать, гнать их… дальше, дальше! Ночь опустилась на Украину, а они все гнали татар. Звезды померкли в небе, а они все гнали и гнали их.

Выгнали за Днепр татар, и за Днепром гнали дальшеКогда же татары поняли, что только двести клинков настигают их, тогда они остановились, «аки песок» сыпучий.

При свете морозного дня тускло замерцали тысячи сабель.

— Молитесь, дети мои! — воскликнул Лесли.

Степь наполнилась звоном стали. Храпели кони, кричали люди.

Лесли — в кольце врагов — сражался львом, старик был опытен в рубках сабельных. Пластал старый воин татар от уха до плеча.

Но перед смертью он увидел то, чего бы лучше никогда не видеть. На шею сына аркан накинули татары, как на собаку, и потянули Юрку прочь из седла.

— Отец, — донесся голос, — держись в седле крепче!.. Клинки татарские сошлись над храбрым рыцарем, и заблистали враз, рубя седого ветерана на куски.

Весь отряд Лесли был выбит. Почуяв прореху в обороне русской, всей мощью конницы своей татары — от Калиберды — ринулись опять на Украину, пленя, грабя, насилуя и убивая без жалости.

Февраль затуманил столицу, он пригревал заснеженные крыши Петербурга — чуялась весна ранняя… Миних в пасмурном настроении велел везти себя во дворец. Приехал и долго стоял в передней, обдумывая — что он скажет импе-! ратрице. Решился!

— Матушка пресветлая, — заговорил напористо, входя в покои царицы, — генерала Лесли на кордонах побили. Кто ж знал, что татарва на самую масленицу набег свершит. Напали и на кордон полковника Свечина, но тот пять часов отбивался до самой ночи, и отбился сам и отбил у татар малороссиян плененных…

— На что ты принес мне это? — отвечала Анна Иоанновна. — Я с утра радовалась, а ты в меланхолию меня вгоняешь. Миних скрипнул ботфортами.

— Война наша тяжкая, — вздохнул с надрывом. — Ну-ка посуди сама, государыня, каково беречь кордонную линию, ежели она протянулась на тысячи верст, а людей не хватает.

— Их и всегда на Руси не хватало! Это напрасный слых идет по Европам, будто в России людей — как муравьев в муравейнике. Бог нас просторами не обидел, сие верно. А излишка людского на Руси еще никогда не бывало. Гляди сам: мрут всюду, а кто не мрет, те разбегаются… Где взять, коли брать негде?

Миних понял, что Анна Иоанновна запускает камушки в его огород. Прямо она не винила фельдмаршала в неисчислимых жертвах, но дала понять, что впредь людишек поберег.

— Ничего, — заговорил он, утешая царицу, — скоро дожди потекут на Украине, снега расквасят, травка зазеленеет, опять пойдем… Я тебе, матушка, из Крыма бочку каперсов привезу. Ежели в суп какой каперсы класть, от них суп бывает вкуснее.

— Мне лавровый лист нужен, — отвечала царица. Миних воодушевился:

— Растут и лавры в Крыму поганском… Скажи, для чего тебе лавры надобны?

— Да кто ж без них обойдется? Они и в супах хороши, ими и героев венчать можно… Так закончилась эта зима. Нет, ничего не дал России поход на Крым.

Русская армия, взбодрись! В новом году тебе все начинать сначала.

ЛЕТОПИСЬ ТРЕТЬЯ. ДЕЛА ЛЮДСКИЕ

И мы ходили-то, солдаты, по колен в крови.
И мы плавали, солдаты, на плотах-телах.
Тут одна рука не може — а другая пали,
Тут одна нога упала — а другая стой.
А где пулей не ймем — так мы грудью берем.
А где грудь не бере — душу богу отдаем.
Из старинной солдатской песни

Глава 1

Перо в руке Анны Иоанновны вкривь и вкось дергалось по бумаге. Писала на Москву дяденьке своему, вечно пьяному Салтыкову: «Нетерпеливо ведать желаем, яко о наиглавнейшем деле, об лежащих в Кремле святых мощах угодников… особливо большая царская карета цела ль иль сгорела?» Ничего ей не отвечал дяденька, Москвы всей губернатор. Притаился там и сидел тихонько. Боялся, видать, правду сущую доложить племяннице.

1737 год навсегда останется памятен для России — в этом году Москва от свечки сгорела. И верно, что от свечки, которой красная цена — копейка! Баба-повариха в дому Милославских (что стоял у моста Каменного) зажгла свечку пред иконой и ушла, забыв про нее. Свеча догорела, подпалив икону, и пошла полыхать! От этого-то огарка малого огонь дотла сожрал первопрестольную.

Жилья москвичам не стало. Дедовские сады, такие душистые и дивные, обуглились. Бедствие было велико.

Не забыл народ русский той свечки грошовой, и даже в пословицу она вошла.

Выжгло тогда Китай-город и Белый город; архивы древние не уцелели. Кошек и собак на Москве не осталось — все в пламени погибли. Кремль изнутри выгорел.

Жар от огня столь велик был, что он даже в яму литейную проник, где покоился, готовый к подъему, Царь-колокол. Когда солдаты набежали, водой из ведер его остужая, от колокола тогда и откололся краешек маленький (в 700 пудов весом).

278